Разгоны демонстраций автомобилистов во Владивостоке показали, как именно путинский режим встретит массовые протесты, неизбежные во время расширяющего социально-экономического кризиса. В связи с классическим кризисом перепроизводства в отечественном автопроме, режим впервые столкнулся с ситуацией, когда объективно противоречат друг другу социальные интересы разных групп населения ("простого народа"). Это не противоречия между этническими меньшинствами и имперской властью; между бизнесом независимым и бизнесом государственно-монополистическим; не противоречия между бизнесом и наемными работникам; между интеллигенцией и цензурным ведомством; не между партией власти и оппозицией…
Все предыдущие формы конфликтов носили "вертикальный характер". Те, кого сбрасывали "вниз", пытались сопротивляться "верхам". В этой борьбе прошли все 9 лет путинизма, и он в ней преуспел, ибо именно для такой борьбы авторитарно-полицейская модель почти идеальна. Однако наступление первого в постсоветской России классического капиталистического кризиса перепроизводства (дефолт был кризисом финансовым, крахом "пирамиды", приведшим к немедленному оздоровлению экономики, ликвидации экспортного перекоса) поставило общество в ситуацию антагонистического противоборства между различными группами простого народа, включая мелкий бизнес, заинтересованный в противоположных финансово-экономических стратегиях.
Если бы путинизм, подобно ельцинизму, предусматривал реальное соревнование партий (при сохранении контроля над основными властными функциями), то спор в ходе вновь возникшего — "горизонтального" — социального конфликта был бы решен путем парламентских выборов, либо в результате рекомбинаций в правительстве. И сторонникам "защитительных" импортных тарифов, и сторонникам "свободы торговли" Кремль мог бы сказать что-то вроде: "Мы ничего не можем поделать, ибо такова демократически выраженная воля большинства". Вот не захотели американские сенаторы-республиканцы вытаскивать отечественный автопром за счет налогоплательщиков, и все, товарищи рабочие "Крайслера", "Форда" и "Дженерал Моторс", следующий раз активнее голосуйте за демократов… Как назвали древние греки тех своих свободных граждан, кто манкировал участием в демократических процедурах? "Идиетам" называли. Сколь же глубока же античная мудрость!
Если бы путинизм успел завершить до нынешнего кризиса свою фашизоидную эволюцию, то проблемы столкновения социальных интересов различных групп потребителей и производителей просто не было бы – в связи с рационированием (административным регулированием) потребления и невозможностью публичного выражения своих социальных интересов (даже не требований), а сам конфликт был бы решен путем внутренней борьбы отраслевых лоббистов, как это, например, происходило в СССР начиная с конца 40-х годов.
Вопреки устойчивому представлению, согласно которому либеральная демократия необходима именно для бескровной ротации элит, ее главное назначение – согласование множеств групповых эгоизмов, избавление правящего класса от необходимости обременять себя разборкой постоянно возникающих дрязг и встревать в непрерывные конфликты интересов. Именно поэтому в странах с прочной либеральной традицией кризисы только укрепляли демократические институты, увеличивали социальную базу демократии. Демократические "новоделы" же рушились как карточные домики, точнее, как домики двух неразумных поросят. А вот у их умного братца, избравшего в качестве строительного материала камень, а не щепки или солому ничего не рушилось (этот безумно популярный в рузвельтовские времена диснеевский мультик стал назиданием для двух поколений американцев).
Путинизм, формируя модель "общенародного" патерналистского государства, вне которого находятся только "шакалящие у посольств" клеветники-русофобы, экстремисты всех мастей да международные террористы, отрицая наличие объективно существующих социальных противоречий, оказался вынужден вставать на сторону одной из каждой конкурирующей социальной группы. Тем самым отбрасывая ее оппонентов (ранее столь же лояльных верноподданных) в категорию смутьянов, наймитов и прочих подрывных элементов. Это в полной мере испытали на своих боках как участники по-детски мирных акций протеста во Владивостоке, так и журналисты, виновные лишь в том, что попытались документально зафиксировать распад "путинского консенсуса". Не надо быть чрезмерно тонким аналитиком, чтобы спрогнозировать – путинизм разорвет на части именно эта институциональная невозможность открытого демократического спора между группами интересов. Монопольная "партия власти" вбирает в себя все социально-политические противоречия, заменяя уличную политику кабинетной, но политика от этого отнюдь не становится менее яростной и упорной.
Когда я говорю о "разрыве" путинизма, то вовсе не имею ввиду обязательное торжество демократического движения или установление режима, более чуткого к народным чаяниям. Все может быть и совсем наоборот, поскольку путинизм, вынужденно проводя отложенные Ельциным модернизационные реформы, задел и даже обездолил (и морально в большинстве случаев куда сильнее, чем экономически) слишком много социальных групп, с удовольствием готовых вцепиться в кадык теряющему силу вожаку. Кроме того, что путинизм, пришедший как создатель среднего класса, теперь сделает все, чтобы не допустить его политической эмансипации. Поэтому объективно очень грамотные социально-экономические предложения придворных советников о максимальном содействии малому и среднему производительному бизнесу (по налоговым и арендным льготам, защите от коррупции и т.п.) никак не будут взяты правительством на вооружение.
Конечно, в случае грамотной, пусть даже полуграмотной, реализации такая политика помогла бы сдержать рост безработицы (за счет сохранения и увеличения количества рабочих мест, высвобождаемых по мере вымирания индустриальных бронтозавров) и смогла бы создать на рынке необходимое предложение сравнительно недорогих продуктов и товаров ширпотреба по мере сокращения импорта. Но в результате проведения этой политики, аналогичной политике поддержки кооперативов и малых предприятий в конце 80-х — самом начале 90-х, в стране за несколько лет сформируется мощный слой энергичных, "сделавших себя" людей, очень требовательных к местной власти и готовых отстаивать свои интересы, требуя демократии, по крайней мере, на муниципальном уровне.
Но выросший и заматеревший режим "непуганых бюрократов" таких социальных оппонентов терпеть не захочет. Значительно проще для власти будет направить полторы сотни "комиссаров" в коммерческие банки, национализировать промышленные империи и поддерживать в еле живом состоянии несколько сот градообразующих предприятий, превратив их в своеобразные "общественные мастерские", формируя тем самым мощный социальный слой, осознающий свою полную зависимость от государственных подачек.
Это диктует "логика империи" (см. превосходный, хотя и несколько прямолинейный роман Фредерика Пола и Сирила Корнблата "Торговцы космосом" ("Операция "Венера") – "логика" же в том, что империя обязательно требует рабства). Финансовая политика путинизма удивительно точно повторяет алгоритм реформы фараонова министра Иосифа: в годы "тучных коров" набить казну за счет повышенных налогов, а в годы "тощих коров" — за счет казны (Стабфонда) скупить все движимое и недвижимое имущество голодающих, а затем и их самих — в крепостное рабство. Как правило, хитроумные авторы таких реформ забывают последующие страницы Книги книг – широкомасштабные принудработы, 10 казней египетских, Исход и гибель фараона и его войска. Некоторые исследователи даже полагают, что для обеспечения всех этих "спецэффектов" пришлось утопить Атлантиду…
Словом, на последнем своем издыхании путинизм обречен попытаться сделать именно те финансово-экономические шаги, от которых, как от чумы, бежали младореформаторы 1992 года. Ненавидя их, чекистократы сделают попытку реализовать то, что они полагают абсолютной альтернативой гайдарономике и что якобы соответствует "китайскому пути". Объяснять, что это будет не "китайский", а перонистский вариант, что гайдарономика сама была по существу альтернативой тетчеризму и прочей неолиберальной шокотерапии и что китайская модель в плане выдерживания монетаризма была (и остается) куда жестче самого неистового разгула младореформаторов, я в данной статье не буду, дабы не сбивать читателя с основной мысли.
Крах путинизма дал старт своеобразным историческим гонкам между революцией и реакцией. Первая такая гонка началась после уже очевидного краха советской системы в конце 80-х. Тогда "демократы" (буржуазные реформаторы и буржуазные националисты) победили, не в последнюю очередь потому, что большинству советских вождей явно не улыбалась карьера Милошевича – особенно ее гаагский финал.
Но отмеченные диалектиками исторические повторяемости "спиральны" в достаточной степени, чтобы при схожем начале обеспечить на новом витке совершено обратный итог. Через пару лет мы рискуем увидеть такую же легкую сдачу Кремля фашистам, какой была сдача демократам. Поэтому сейчас у реакции (сторонников гипотетической силовой хунты) шансов куда больше, чем у революции (быстрой либерализации системы). И реакция, и революция, как известно, могут идти как "сверху" (т.е. в результате усилий элиты), так и снизу – в результате победы контрэлиты. Они могут носить либо мирный, либо насильственный характер. В иготе мы получаем, по меньшей мере, восемь сценариев актуального будущего, которые мы, однако, не будем разбирать полностью.
Реакция "сверху" – это полное торжество чекистократов с попыткой установить подобие изоляционистского мобилизационного режима, то, что условно называют "византийский проект". Несмотря на всю кажущуюся фантасмагоричность этого сценария, вектор последних идеологических (миф о тотальной русофобии Запада) и юридических (увеличение в полтора раза президентской легислатуры, резкое сокращение компетенции судов присяжных и средневековое приравнивание борьбы с режимом к государственной измене) инноваций, а также стремительное наращивание репрессивно-полицейских структур в ущерб армии указывает, что идет плавное, но быстрое создание условий для реализации именно такой, фашизоидной трансформации режима.
О том, на что готовы младоопричники, говорит кровавое заклание баранов на пути у делегатов съезда "Солидарности".
Реакция "снизу" ("веймарский сценарий") — это передача власти фашистскому оппозиционному движению (может быть, после некоторого сеанса "игры в поддавки" — режиму ведь нужно еще будет попытаться изобразить перед Западом и перед либеральной оппозицией, что он – последний рубеж перед лицом "коричневой угрозы").
Я писал и говорил, и буду писать, и говорить еще многократно, при каждом удобном случае – у нас нет альтернативы: "тихое гниение" или всплеск радикализма, который опасен фашизацией.
Поэтому я убежден, что российская альтернатива – приход к власти демократической оппозиции или оппозиции фашистской. Режим "гниющего застоя" — все равно не жилец.
Среди многих, это было очевидно и мне в июле 2008 года, когда путинизм, казалось, купался во всемогуществе и готовил свой грузинской поход (я тогда опубликовал "Вторую революцию"). Сейчас это очевидно даже адептам режима.
К сожалению, демократическая оппозиция позорно слаба. Прежде всего, демократы не имеют четкой, ясной и популярной программы. 20 лет назад демократы имели "Конституционные идеи Андрея Сахарова", сулящие суверенитет народам империи; "Декрет о власти" Андрея Сахарова — отказ от партократии в пользу парламентской демократии. Был очевиден состав теневого правительства – в него вошли лидеры Межрегиональной депутатской группы, после смерти Сахарова открытые к самым широким компромиссам. Были программные статьи и выступления, в первую очередь, Гаврилы Попова, прямо обещавшего коммунистической партхозноменклатуре возможность беспрепятственного превращение в слой крупной буржуазии либо, на выбор, в консервативную фракцию новой демократической бюрократии – при условии отказа от КПСС. Как и все "неписанные сделки", эта была скрупулезно выполнена обеими сторонами.
Очень возможно, что при нарастании кризиса путинизма участники очередного дворцового переворота, стремясь избавиться от вечного страха перед чекистократами, объявят себя поборниками прав человека и даже захотят декорировать свою власть несколькими знаковыми демократическими фигурами (из тех, кто поумереннее).
Но тут уж надо говорить честно. Если что и добьет окончательно русскую демократию, так это воцарение шалеющих от свободы от Следственного комитета при прокуратуре обитателей Рублевки. Российские сторонники демократии совершат особо тяжкое преступление перед Историей, если вновь позволят использовать себя как декорацию номенклатуры, позволят украсть свои лозунги. Я надеюсь, что урок 1998-2008 годов будет усвоен и доктрина "авторитарного либерализма" будет окончательно отправлена российскими политиками и политологами на помойку истории.
На самом деле, если иметь в виду институциональную возможность обеспечить демократическую эволюцию России, то достаточно "вернуться" в весну 1999 года: существование двух последовательно враждующих номенклатурных партий, поделивших между собой основные финансовые, информационные и административные ресурсы, ищущих союзников среди правых и левых малых партий и лишенных возможности стать монопольной "партией власти", гарантирует развитие демократии точно также, как борьба средневековых партий привела к рождению современной многопартийности.
Если еще добиться того, чтобы при этом в Кремле не было политических манипуляторов, скупающих оппозиционных депутатов и сливающих (в обеих смыслах) две ранее соперничающие партии в одну правящую. С трезвой точки зрения долговременных интересов демократии такой вариант был бы почти идеален. Именно так произошло в Украине, где "оранжевые" обеспечили в политике непрерывную череду грязных интриг и кухонных скандалов, но зато избавили страну от перспективы формирования "вечно правящей" партии власти, бесконтрольной и предельно коррумпированной. Но постмайданный политический ландшафт настолько неромантичен, что за такое будущее людей не поднять.
Поэтому с лозунгом "При мне будет как при дедушке" (перефразируя первое программное выступление государя императора Александра I) свежеиспеченный лидер явно рискнет выступить только перед своим ближайшим окружением заговорщиков – в ширнармассы сие, говоря языком малых сил, "не покатит".
Отдельно надо сказать об отечественной интеллигенции. Тридцать лет назад среди нее сложился консенсус по поводу отмены цензуры. Одни имели в виду преимущественно открытость современной западной культуре, другие – возвращение традиционных ценностей и исторического величия, но вектор приложения общественных сил был един. Но потом выяснилось, что свобода разрушает мифы, а вне мифов не может быть идеократического общества, имеющего интеллектуала в качестве содержанки.
Одни интеллектуалы успокоились, получив свободу отстаивать "национальное величие" и "духовное возрождение". Расширение сферы свободной критической мысли они стали считать своим личным врагом. Другие сочли "ограниченную буржуазную" демократию пережитком и стали стремиться душой к чему-то немыслимо совершенному. Либеральные фрагменты элиты (и особенно субэлиты) хотели только просвещенного прогрессивного авторитаризма. В результате у либеральной демократии почти не осталось сторонников в социальном слое, который назову смыслопроизводящим.
Из всех демократических ценностей сохранило свою привлекательность только право, мечта о справедливом правосудии и о государстве, уважающем достоинство личности. Собственно говоря, в этом нет ничего удивительного – деспотия также взращивает тоску по праву, как дефицит – грезы о потребительском рае. Поэтому, в отличие от демократов конца 80-х, у нынешних сторонников демократии нет надежных союзников в расколотом и изрядно проституированном мире статусных интеллектуалов.
Удары по русскому либерализму освободили его пламенных антагонистов, и поэтому в среде радикальной интеллигенции, особенно молодой, очень популярны левые и правые идеи, но трудно найти симпатии к "пошло-приземленной" либеральной демократии. Россия снова стала "нормальной", поэтому молодость влечет романтический радикализм, а трудно придумать что-либо менее романтическое, чем "правовой демократический строй". Освободительное движение, борьба с фашизоидным государством требует жертвенности и героизма. Я уверен, что недостатка в героях не будет, но как внушить потом этим героям, что они боролись и страдали за "суд присяжных" и "честные выборы"?!
Сторонники демократии в России не могут и опереться на поддержку Запада – политикам нужна стабильность, а не новая революционная смута, к тому же очень многим в западном истеблишменте (и почти всем в незападном) очень хочется своего "Правового поворота" (по знаменитой программной статье Алексея Улюкаева) – финансовой стабилизации (и монетизации) в условиях полной социально-политической стабильности.
Сторонники демократии в России могут опереться только на гордость, не дающую возможность смириться с гнетом, и на исторический опыт, свидетельствующий, что в конечном счете освободительное движение всегда побеждает диктатуру.
Для меня очевидно, что российское освободительное движение будет устремлено не к "чистой" демократии, но к идее справедливого и доброго государства. Для простоты я назову такую идею Социализм, вкладывая в этот термин именно мечту о честном устройстве общества, а вовсе не мечту о перераспределении государством излишнего богатства беднякам, что сплошь и рядом понимают под социализмом сейчас. Конечно, такие идеи резко сузят для освободительного движения возможности для создания коалиций. Выше я уже говорил, что на определенном этапе отодвинутые на второй план финансово-промышленные магнаты будут готовы поддержать либерализацию, которая вернет им статус олигархов, и охотно возьмут на вооружение демократически-правозащитную фразеологию, так презираемую ими сегодня.
Но об их судьбе я скажу цитатой из сильного, пусть и прямолинейного до плакатности романа Синклера Льюса "У нас это невозможно" (о гипотетической победе фашизма в США в 1936 году – это был роман в поддержку Ф.Д. Рузвельта). Собственно, роман о пути умеренного либерала (профессора истории и редактора небольшой газеты-"районки") в революцию. Он показывает, как несложно подвести гуманистов и пацифистов к вооруженной борьбе. Так вот, когда уже корпоративный режим шатается и крупный бизнес начинает заигрывать с подпольем, предлагая деньги, главный герой предрекает после победы демократии такую участь финансовым воротилам: "Что станет с вами? А что стало с динозаврами?". Видимо, такая перспектива и у нынешнего российского списка "Форбс".
Нынешние отечественные сторонники демократии не могут предъявить обществу ни завлекательных доктрин, ни когорту всеми уважаемых вождей в качестве будущего руководства страны.
Я считаю ошибкой просто пытаться пристроиться к забастовочному движению (ничего, кроме отторжения это не вызовет). Для освободительного движения слишком мелко поддерживать каждый призыв увеличить зарплату, сохранить рабочие места или снизить тарифы. Должен быть "общий знаменатель", например, лозунг отставки правительства. Но смешно требовать отставки правительства, не имея возможности предъявить свой "теневой кабинет". Напомню, что сперва, в сентябре 1988 года, общественности было предъявлено альтернативное руководство – в виде Совета общества "Мемориал" (в точном названии могу ошибиться, но главное, что Совет был сформирован путем уличных опросов о том, кто из общественных деятелей перестройки пользуется наибольшей популярностью), а уж затем начался рост оппозиционного демократического движения.
Впрочем, я – исторический оптимист. Совсем недавно мы видели, как стремительно пал чекистократический режим генерала ФСБ Мурата Зязикова в Ингушетии, как только мирная гражданская оппозиция показала готовность создать альтернативные структуры власти (Совет тейпов, ультимативно потребовавший от Кремля убрать Зязикова). А буквально на днях мы стали свидетелями того, как выход тысяч демонстрантов на улицы Владивостока заставил Законодательное собрание Приморья (единороссовское в своем подавляющем большинстве) единодушно принять обращение к своему лидеру (и главе правительства по совместительству) с призывом отменить его решение о повышении импортных тарифов на подержанные иномарки.
Полагаю, что миллионная толпа демонстрантов, занявшая центр столицы, вынудит "думаков" — "добровольно и с песней" (как вылизывает горчицу кот, вымазанный под хвостом) — принять любые законы. И петь они будут, что велят – хоть "Венсеремос", хоть "Хорст Вессель"…
Вы можете оставить свои комментарии здесь
