Недавно мне пришлось касаться интересной темы обязательности авторитарной (диктаторской) фазы в революции. Однако соотношение между революцией, её эскалацией и откатом, послереволюционной реакцией и контрреволюций представляется мне темой куда более завлекательной, тем более что без различения этих понятий очень трудно определить, на каком этапе трансформации находится общество. На эту тему я вышел почти случайно, обсуждая с известнейшим историком русского национализма Александром Яновым варианты послепутинского развития и способность пресловутого Изборского клуба сыграть такую же роль мозгового центра российского фашизма, какая выпала "Обществу "Туле" в истории развития гитлеризма.
Когда я говорил о революционной диктатуре, то подразумевал режим, отменяющий или радикально трансформирующий все предшествующие государственные и общественные институты, и осуществляющий власть, опираясь на харизматическую, а не традиционалистскую или конституционную легитимность. Силовая составляющая власти такого режима и ограничения гражданских свобод, в первую очередь ограничения, связанные с распоряжением имуществом или возможностью для критики режима с охранительных позиций — суть производное от первого обстоятельства. Степень жесткости революционной диктатуры зависит от того, становится ли революция детонатором гражданской войны или, как вариант, предлогом для интервенции против революционного режима (здесь последние примеры — это российская интервенция против украинской революции 2014 года и иракская интервенция 1980 года против исламской революции в Иране).
Если революция тоталитарна, то революционная диктатура постепенно переходит в диктатуру охранительную, реакционную относительно утопически-освободительного пафоса первоначальной революции.
Если революция побеждает на длительном участке истории, то неизбежно начинается её откат. Этому откату часто предшествует период эскалации, когда в движение втягиваются всё более радикальные слои и группы, чьи цели выглядят утопичными (хотя для нас являются довольно умеренными и рациональными), затем начинается "стабилизация". Прежде всего, люди устают от хаоса, насилия и бытовых трудностей. Кроме того, те группы и слои, которые инициировали революцию, считают, что добились большинства своих целей и совершенно не намерены сдавать занятые социально-экономические позиции другим. Складывается революционный истеблишмент, который начинает яростно отстаивать свои привилегированные позиции. Формируется "центристская платформа" (хотя совсем недавно эти позиции ещё воспринимались как крайне радикальные), сторонники которой старательно шельмуют как еретиков и более левых, и более правых. Так происходит переход от революционной диктатуры к авторитарному режиму революционеров. Усталость и нарастающее отчуждение общества от всё более профанированной идеологии помогают такой режим консолидировать. Происходящее совершенно не означает "предательства идеалов революции" — просто отсекается утопическая составляющая, а достижимые, рациональные цели революции, прежде всего выстраивание новой легитимности и новых институтов, достигаются именно на этой фазе. В качестве главного признака диктатуры в такие периоды называют не жесткость и бесцеремонность расправ, но вновь возникающее отчуждение между правящим слоем и народными массами.
Дальше идёт откат. Если революция терпит поражение, то та же самая динамика повторяется зеркально, только уже как контрреволюция. Если революция может завершиться либо истерическим и параноическим разгулом страстей и террор, либо постепенным успокоением и переходом к каскаду институциональных реформ, то контрреволюция, в свою очередь, может принять форму разгула карательного террора, либо социальным "замораживанием", которые одни называют эпохой застоя, а другие даже периодом социального некроза.
Великий русский философ и культуролог Александр Самойлович Ахиезер выделял 5 последовательных этапов каждого инверсионного цикла (социально-исторического периода, начатого либо революцией в рамках одной или группы близкий друг другу национальных культур, либо — сменой общей парадигмы в рамках локальной цивилизации). Это:
а) соборно-вечевой период (в современных понятиях митинговщина, "Майдан");
б) первичный авторитаризм (я это называю фазой "революция как война");
в) гражданский мир (поиск социального компромисса);
г) вторичный авторитаризм (радикально-деспотический режим);
д) оттепель и стабилизация (частичный отход от деспотических методов и стремление к достижению нового социального консенсуса).
Прежде всего, революция совершенно не обязательно проходит фазу утопической (параноической) эскалации и террора, а последующая фаза отката не обязательно доходит до периода мрачной реакционной деспотии. Такой размах социокультурного маятника возможен только в ценностно глубоко расколотых социумах.
Никакой террористической фазы и деспотического периода послереволюционной реакции не знала Великая Американская революция. Их не знала Нидерландская революция, произошедшая веком раньше. Их не знала Итальянская революция Мадзини-Гарибальди и Восточноевропейские демократические революции 1989-90 годов.
Но теперь, как говорят французы, вернёмся к нашим баранам. Российской революционно-авторитарной фазой был период с 20 августа 1991 года по апрель 1994 (подписание Договора об общественном согласии). Путин начал как Первичный авторитаризм, завершая те институциональные революционные реформы (частная собственность на землю, упорядочивание налогообложения, ликвидация регионально-номенклатурной фронды, ликвидация Чеченской национальной независимости, создания зоны доминирования Pax Rusicorum в СНГ), которые не дали завершить Ельцину. Но затем Путин произвёл контрреволюцию. Он привёл к власти в качестве господствующей партии госбезопасность, которая, подтянув прокуратуру и следствие, сформировала "опричную систему".
Эта система полицейскими и псевдосудебными акциями произвела массированный передел собственности и уничтожила класс свободных и независимых собственников, который был главной опорой ельцинской революции. Вместо этого она создала класс "бюрократической буржуазии", который довольно быстро стал новой "номенклатурой" (саморекрутирующейся кастой, монополизировавшей политическую, административную, культурную и медийную власть, в которой разделение социальных функций заменено разделением социальных ролей-масок). А рядом возникло "неокупечество" — политически бесправное предпринимательское и топ-менеджерское сословие, которое в обмен на отказ от гражданских свобод получило право на полное подавление наёмных работников и иных социально слабых групп.
Главным критерием, позволяющим мне различать период реакционно-ностальгического отката, который начался не с путинизма, но с первых попыток интервенции в Чечню осенью 1994 года, от настоящей контрреволюции, стало даже не уничтожение революционного класса, но отказ от ценностей европеизации, открытого общества, начертанных на знаменах Ельцинской революции 1989-93 годов, переход к предыдущей — сталинской цивилизационной модели. Путинизм стал формой рыночного сталинизма. Разумеется, и антирыночный сталинизм знал разные фазы, и советское общество 1928, 1935, 1938, 1945 и 1952 годов довольно сильно отличалось внутренним климатом. Поэтому в развитии путинизма ещё возможен, хотя и предельно маловероятен, "кадыровский" период. Но следующей за путинизмом фазой неизбежно станет либо полноценная оттепель (если не рассматривать как таковую медведевское правление, когда на фоне модернизационной демагогии происходили самые жестокие разгоны "несогласных" и начались самые идиотские политические процессы), либо — если с окончанием путинизма завершится послеавгустовский инверсионный цикл — новый соборно-вечевой период нового исторического периода, условно называемый "Русский Майдан".
Поэтому от краха путинизма надо ждать не установления военно-фашистской диктатуры (и поэтому, вечно поджав уши, сидеть на заранее упакованных чемоданах), а ещё одного окна исторических возможностей, когда демократическая интеллигенция, или в терминах Достоевского, Григория Померанца и Александра Янова "русские европейцы", смогут вновь развернуть общество к свободе и просвещению. Извините, что так барабанно закончил.
