"Раз они живут в вашей памяти, значит, не умерли..." (МЕТЕРЛИНК)
Уже позже я поняла: она и замуж не вышла и детей не решилась иметь из одного только страха. Дети увеличивают поле твоей уязвимости и усиливают страх. Но это решение не спасло ее, потому что появились мы, внучатые племянницы, и она полюбила нас и привязалась к нам, как только может привязываться сердце, которому упорно и безнадежно запрещает любить рассудок.
Она родилась в первые дни страшного 1914 года. Четвертая дочь в семье прабабушки Анастасии и прадеда Николая, служащего императорских железных дорог. Сама о себе говорила уничижительно-"поскребыш" и вечно мечтала располнеть - женская привлекательность без этого основного условия казалась ей немыслимой, но была сухой, маленькой и всегда старенькой,сколько я себя помню. Длинные, густые, седые волосы убирала странно, заправляя их вокруг головы под круглую резинку так, что получалась прическа, в которой было что-то античное. Одеваться любила в темное, старое, как можно более незаметное. Теперь я понимаю:это был камуфляж. Однажды, увидев ее обнаженной, купающейся в "душе" (как слишком громко назывался дощатый сарай в конце сада с лавками, вечно пахнувшими щелочным мылом и горячей водой), я поразилась красоте ее белоснежного, сильного, стройного тела. Рано постаревшее и какое-то посеревшее, слившееся с сединой волос лицо, было словно чужое, не ее. Тело надо было прятать. Как душу. Поэтому оно сохранилось.
Единственная из моих бабушек (воспитывали меня так или иначе все четыре), она никогда не была замужем. Возможно, тоже от страха перед жизнью. Она всю жизнь притворялась малограмотной, но, я думаю теперь, и это тоже был защитный камуфляж. Однажды, когда мы смотрели по черно-белому ящику "Двенадцать стульев", она совершенно неожиданно "подсказала" Кисе: "сис жюр"- "шесть дней" и тут же спохватилась.
Валюшка патологически ненавидела расставания. Когдa в конце лета расцветали тревожные, лиловые георгины у забора, и нужно было возвращаться в Грузию, нашу параллельную реальность и идти в школу, она начинала оплакивать нас за неделю до этого. Именно оплакивать. Иначе и не скажешь. Говорят, эта ненависть к расставаниям началась у нее с той ночи, когда прямо из спальни "взяли" ее любимую сестру - мою бабушку. При этом почему-то разбили зеркало большого, дубового, еще "родительского"(прадедов), резного гардероба. Так он и стоял с разбитым зеркалом до самых 90-х.
Наша вросшая в землю избушка, несмотря на то, что стояла в центре миллионного города, окруженная садом из очень старых яблонь, полных дупел, всегда была наполнена, в зависимости от сезона, совершенно деревенскими запахами- сажи и печного дыма, мытых деревянных полов, флоксов и мальв со двора, вечных приблудных и уже в доме народившихся дворняжек, которых обреталось всегда не менее трех на старом диване в сенях, и разогретого дерева. Или жареного гуся, хвои и выпечки на Новый год.
Летом в доме вечно уютно жужжали мухи, залетевшие в межрамье и, дом, окруженный садом, с внушительными, никогда не открывавшимися почерневшими воротами, казался неподвластным никакому времени островом, крепостью. Особенно ночью, когда в сад наползала непроглядная тьма и все казалось, что кто-то затаился в разросшемся малиннике. И если бы не радио, ежедневно объявлявшее, после торжественного пипикания позывных: "в Петропавловске-Камчатском полночь", ничто не напоминало бы об эпохе. Даже шорох шин не доносился с улицы. А переулок, круто змеившийся к реке и насыпи, еще кое-где сохранял булыжную мостовую, как питон, не заменивший пока целиком всю свою кожу. Валюшка вставала раньше всех, выгребала печи, затапливала их, приносила из уличной колонки воду в двух эмалированных ведрах, на поверхности которых (наполненных) плавали два деревянных креста, чтобы не выливалась вода.
Она говорила обо всех правителях только хорошее, как о мертвых "А я Ленечку Брежнева люблю" - жестоко передразнивали мы ее. В дни выборов ( уже с 7 утра)у нее была настоящая нервотрепка "встреча с властью" (подсмеивались мы).
Все в такие дни приводило Валюшку в панику. И больше всего - выборы. Гремевшие через репродукторы в пединституте через улицу бодрые духовые оркестры " всегда любимая, непобедимая, уже зовет меня вперед" приводили ее в особую панику. Она вставала еще раньше, чем всегда, одевалась в самое лучшее и обязательно приходила на избирательный участок первой. В дни советских праздников она засветло устанавливала в железном пазу на воротах красный флаг - так были выдрессированы делать все собственники домов в "частном секторе". Флаг со временем из красного превратился в двусмысленно розовый, и некоторые на нашем переулке как- то прекратили эту демонстрацию верноподданности, но не Валюшка: эта формальность была для нее неукоснительной - даже больная, она приставляла лестницу и лезла с рассветом на крышу с энергией и решительностью птицы, отвлекающей коршуна от своего гнезда с птенцами.
Когда папа привез мне из своих странствий маечку с утенком Дональдом в ковбойском костюме и в шляпе из американского флага, она умоляла меня не выходить в ней на улицу, повторяя свое, таинственное для меня:"свяжуть". Именно так, с камуфляжным "простонародным" произношением. Я не понимала ничего и жестоко смеялась над ее необъяснимой паникой, страхом, слезами.
— Кто меня свяжет?! - кричала я, странно напуганная этим таинственным словом, родившаяся и дожившая к тому времени лет до восьми в самом гуманном обществе сбывшихся чаяний всех времен и народов, о каком еще мечтал древнеримский Спартак, забаррикадировавшийся от Красса на Везувии. Маечку ту я так и не надевала: какой-то инстинкт подсказывал мне, что, возможно, Валюшка знает нечто такое, что мне не известно.
...когда я подала документы на выезд, больше всего я боялась сказать об этом именно Валюшке. Мы смотрели ее любимый сериал о мисс Марпл с Джоан Хиксон, и я не смогла долее ...сказала, что уезжаю с дочкой в Англию. Навсегда. Она долго молчала. Мне становилось все более не по себе.
— Это теперь...можно? - спросила она очень тихо - За это с вами ничего не сделают?
— Нет. Кому мы тут нужны! Бумаги подписаны.
Она стала непривычно торжественной и от этого непривычно, неузнаваемо красивой. Я затаила дыхание. Было слышно, как за окошком, в нашем старом саду с искривленными, древними, черными стволами яблонь, падали крупные хлопья снега. Я ожидала чего угодно - паники, слез, причитаний, которые слышала столько раз, с детства.
— Тогда уезжайте! Пусть хоть у вас будет жизнь! Хоть у вас...
...она вот уже десять лет как похоронена на кладбище у старого шоссе на Москву, его называют "на седьмом километре".
Я была на ее могиле.
Там береза.
Береза там.
! Орфография и стилистика автора сохранены
